Olympia 67 — Олимпия 67

«Мы любим тебя, Далида»

Les grilles de ma maison
Entrez sans frapper
La chanson de Yohann
Petit homme
Je me sens vivre
Mama
La banda
Je reviens te chercher
A qui ?
Ciao amore ciao

Долгие аплодисменты, в которых смешались любовь и восхищение, при ее выходе на сцену; восторженные крики «браво», заглушающие первые и последние ноты песен; десять вызовов в финале концерта; букеты, летящие на сцену: мадам Далида не скоро забудет встречу публики «Олимпии», к которой она вернулась в четверг впервые после драмы, пережитой несколько месяцев назад. Нельзя сказать, что она изменилась после этой драмы, хотя внешне это очевидно: этот похудевший силуэт, белый, неподвижный и хрупкий в длинном сценическом платье, и бледное лицо, на котором отражаются с трудом подавляемые чувства, не имеющие ничего общего с обычным волнением. Нельзя сказать, что она изменилась, она все так же поет о любви, о любви, о любви, многое заимствуя из прежнего, не особенно блестящего репертуара, тогда как нет ничего по-настоящему нового, по-настоящему иного – и однако, нельзя уже говорить о ней, об этой певице, как раньше, сказать об этом голосе, который все так же поет с акцентом… Даже если мы пожелали бы меньше ангажированности, щедрости с ее стороны, не стоит доверять словам тех, кто, это прекрасно чувствуется, рискуют вызвать раздражение, не достичь цели, потому что покончено с кукольными драмами, которые она исполняла с профессиональным инстинктом, которые переигрывала, наполняла криками, исходящими часто не из сердца, а из несчастного горла. Вулкан Далиды потух. Нужна была глубокая и настоящая рана, чтобы совершилась эта перемена, чтобы эстрадная тигрица уступила место женщине, но в самом деле, в ее игре появилась серьезность и стыдливость. Избавившись от прежнего образа, артистка проявляет сдержанность, которая, вместо того чтобы ограничить ее регистр, бесспорно, расширяет его. Там, где раньше была лишь игра, теперь есть истинное чувство, а искренность заменила профессиональные трюки. Мы начинаем ценить ее редкие вспышки, порой желать их, ведь они необходимы, чтобы разрядить напряжение, которое становится невыносимым. Эту метаморфозу не стоило бы такого развивать, если бы она была видна только в темноте. Но, возможно – я знаю, каким парадоксальным это может показаться – искренне всего мадам Далида отдаляется от своей прежней манеры лишь в фантазии. Мы чувствуем, что она научилась чувству юмора, что теперь она знает цену радости и тому, из чего она создана, и как она связана с другими. Между куплетом и припевом какая-то девочка крикнула ей: «Мы тебя любим, Далида». Она рассмеялась необыкновенно молодым смехом. Это лучший признак выздоровления, это доказательство хорошего душевного здоровья.
(Рене Буруайе, «Les letters francaises», 11 октября 1967)

«Я решила жить», поет Далида
Когда она вышла на огромную сцену, одетая в длинное белоснежное платье, у нее были слезы на глазах. Слезы волнения, слезы радости. Под приветствия и овации Далида исполнила пятнадцать песен. Ее голос все такой же страстный, средиземноморский, завораживающий. «Я не помню такого триумфа со времен Пиаф», сказал Кокатрикс после десятого вызова.
(«Paris Match», 14 октября 1967)

Далида вернулась, полная переживаний, но не торгует своими чувствами
Все ее песни рассказывают о любви, но она поет их с силой, которая до сих пор была неизвестна. После испытания, которое она пережила, она закалилась в бронзе, голосом и душой. Когда она поет: «Если вы когда-нибудь любили, если вы не могли потом жить», она не тонет в мелодраме. Она осталась такой же простой, как и красивой, укутанной в белое платье, с распущенными волосами, чистой, благородной, гармоничной носовой фигурой корабля. Та, кого Далида убила в себе, это мадемуазель Бамбино.
(Жаклин Картье, «France-Soir», 7 октября 1967)